Берега и волны - Николай Бойков

Нет реальных причин тревожить тех, кто выбрал себе покой и уединение. Бывают паломники веры, бывают паломники к докторам или знаменитостям, а бывают самодостаточные и скромные в выборе «жить там, где я есть».

Светает. Начинается утренний спектакль, когда бабушки в колясочках, одетые в белое и в шляпках, благосклонно кивают в ответ старичкам с тросточками:

– Доброе утро. Какая чудесная сегодня весна…

– Эта осень, мадам.

– Я же вижу, что это весна… Как хороши, как свежи были розы…

Большинство пациентов говорят на русском. Странно, они – русские немцы, их предки от времен Петра I жили в России, они сберегли язык Гёте и Шиллера в бесконечных лесах русских губерний и волостей, областей и районов, их подозревали и преследовали в периоды войн, как потенциальных шпионов, но когда они – наконец-то! – вернулись на родину предков – они упрямо захотели говорить на русском. Почему?

Боб любил свой немецкий. Знал немного по-русски, ибо всю военную службу готовился воевать с ними. А с кем можно воевать, мечтая о достойном противнике? Французы сдались за одну неделю. Поляки открыли границу в один день. Японцы подобострастно боятся американцев за атомные приветы Хиросиме и Нагасаки. Американцы – вот нация силы. Вырезали коренной народ, как деревья перед большой стройкой. И на двести лет обеспечили себе медали защитников мира и демократии. Вот на чьей стороне надо воевать. Боб любил рассуждать о войне. Особенно, вечером, когда все собирались на веранде и пили чай с вареньем, по-русски. Почему русские так склонны ностальгировать по прошлому веку? Спектакль.

Вечером было хорошо. По телевизору показывали начало войны, где-то на Украине. Далеко. Все приятно заволновались, будто пошёл за окном долгожданный дождь. Дружно вспомнили яркие кадры телерепортажей войны на Фолклендах и «Бурю в пустыне» – грандиозный размах! «История мира – это история войн», – повторил Боб известную фразу, и все посмотрели на него с интересом и ожиданием продолжения. Он повернулся в кресле, чтобы его лучше видели: «Конечно, все знают, что Украина – это часть России. Я был на русском берегу и знаю: русских не понять никогда – они всегда стараются найти слова, чтобы уйти от боя, а это не по правилам «войны и мира». Война – движитель человечества. Война очищает кровь нации!

– Война поднимает со дна всю грязь и подонков, готовых унижать и убивать.

Странная незнакомка была похожа на атакующую птицу с острым клювом и пронзительными глазами. Боб не ожидал нападения и попробовал улыбнуться галантно:

– Кто вы, похожая на птицу? Я вас не знаю.

– Теперь я вас знаю: морской офицер в роли павлина. Нашли, перед кем распушить перья. Мне стыдно за наш флот.

– Простите, не совсем понимаю вас – причём здесь павлины и флот.

– Флот, может быть, и ни при чём, а ваше поклонение войне – как песня жареного павлина.

– Позвольте.

– Не позволю! Что вы знаете о войне? Вы – наблюдатель из перископа! Вы видели, как умирают дети?!

Он вдруг вспомнил мальчишку с девчонкой. Что мог сказать этот мальчик такого, что она легла рядом с незнакомым и чужим, возможно, врагом. Кого она согревала и хотела спасти, будто была уже взрослой для этого. Хорошо, что он сразу уснул, и ничего не случилось, кроме того, что он выжил. А она? Он не знал. Его это не интересовало.

– Простите, мадам. Но война – это всегда жертвы. А побеждает аристократия.

– Война – это ещё и уроки для последующих поколений. Аристократия уже поклонялась ефрейтору. Россия уже не раз освобождала Европу – от Наполеона, от Гитлера. Россия-СССР соединяла две разных Германии. Совсем недавно. Вам хочется отомстить ей за шаг к миру?

– Европа сама способна сохранить мир на своей территории.

– Как в Югославии?

– Вы не оттуда, моя птица мира? – он опять попробовал пошутить.

– Не гадайте.

– Вы с Украины?

– Не угадаете. Я из страны, которую разрушил такой же павлин, как и ваш ефрейтор с усиками. Я – русская немка в десятом поколении и горжусь этим, потому что мои предки ходили на русских эскадрах в Америку защитить признание Соединенных штатов. Вы знаете, что Россия остановила блокаду и ускорила признание США?

– Не знаю такого. Это русские сами придумали.

– Вам нечем гордиться. Вы – прятались под водой, зарывались в песок, теперь – спрятались здесь.

– А вы чем гордитесь?

– Я горжусь, что на поле под Бородино есть могилы с фамилией Миллер. Мой дед был у Врангеля, а его брат – брал Перекоп с красными. Оба – служили родине. Что вы знаете о России? Я – родилась за колючей проволокой, а стала завкафедрой в МГУ. Да, я уехала. Я – беженка в никуда. Зачем я здесь? Почему? Наверно, по той же причине, что и вы: я слишком хотела иметь родину, но испугалась политиков. Вы – такой же, как я, поверьте: возможно – патриот, наверно – глупый. Как извратилась жизнь, когда быть патриотом стало глупо! В этом мы одинаковы. В чем различие? Вы любите войну, потому что её не видели. А я люблю вечер, потому что так долго и радостно жду его целый день. Тихий вечер на веранде, когда пьют чай, смотрят восход луны и поют украинские и русские песни. А теперь там стреляют и мародёрствуют. Любая война – мерзость политиков и разгул подонков.

– Извините меня, господа и дамы. Мадам права: можно восторгаться военным строем, но нельзя расстрелять вечер. – Боб, кажется, был смущён.

– Это есть у кого-то из русских поэтов? – заметил пациент в очках.

– У Маяковского: «Лето и расстрелянный немцами вечер», – уточнила старушка в белом.

– Почему опять немцами?

– Не знаю, – старушка развела руками, беспомощно, – но так у Маяковского!

– Мадам, я должен реабилитироваться. Как мне это сделать? Помогите офицеру в летах. – Боб старался улыбаться, но глаз был прищурен, как на перископе. «Это – хорошая цель», – мелькнула шальная мысль из офицерской молодости.

– Позовите на помощь вашу маму. Она, наверняка, говорила вам что-то на память.

– Она говорила, что каждый взрослый – птенчик на руках матери. А ваша мама, что говорила вам?

– Говорила, что каждый человек, как птица, только не знает, что умеет летать.

Женщина в белом зааплодировала и сказала: «Браво, как замечательно».

– Она была русская или немка? – спросил офицер.

– Она была мама. Я даже не знаю, родная ли? Такая была страна. Вам не понять. Простите.

– Господа! Господа, давайте что-нибудь петь. Родное. Тихое. Вместе.

– Давайте из Гёте! Нет, лучше Лермонтова: «Выхожу один я на доро-огу, предо мной кремнистый путь блестит… Ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит-иит…».

Ночь. В окна барабанит дождь. Тело тяжёлое, как мокрый песок. Знобит, и левая нога наполнилась бегающими мурашками – онемела. До рассвета целая ночь. Он вспомнил Птицу и глаза женщины, потерявшей родину. Кто она здесь? Доктор называл себя, весь остальной персонал и всех пациентов – жильцами: «Живём мы здесь, и этим счастливы», – повторял он по утрам, улыбаясь и раскланиваясь. Было нечто домашнее и трогательное в его улыбке. Жильцы называли его «пáпик», меж собой, разумеется.

Боб попытался рассуждать логически, чтобы понять, кто она здесь?

– Она – не цель. Нет. Она… Она – птица, – сказал он вслух. И улыбнулся. Ему стало приятно. Он стал ждать рассвета, и это ожидание, кажется, было самым приятным ожиданием в его жизни. Он слушал шелест листа, залетевшего на подоконник ещё с вечера и зацепившегося там. Он видел скольжение капель по лунной стороне стекла. Он услышал первую птицу, когда она зашевелилась в гнезде на дереве и порхнула над кроной старого дуба. Боб встал и открыл окно. Боже! Какое утро! Как приятно шумит море, ровно и мерно смешав бег мелких волн в один мощный гул, замирающий в дюнах. Он даже услышал, кажется, как шелестит песок, струйками осыпаясь в лунку. Две сосны на далеком взморье были дружны и подвижны, как два обнявшихся путника, и махали руками ветвей. Солнце было за спиной, на востоке, но от этого даль моря только выигрывала полнотой красок и света. Он вспомнил, что такое же светлое яркое море он видел далеко-далеко в детстве, когда проводил домой девочку и возвращался один. Под ногами скрипел песок, а над головою шумели сосны. Где это было? Когда? Далеко-далеко в детстве. Это совсем из другой жизни, Боб. Ты – молодеешь, что ли? Ему стало смешно и весело: «Да чёрт меня подери – как же её звали? Ирен? Марта? Инна!.. Как это хорошо – начать все сначала».

Док шёл ему навстречу и остановился:

– Офицер, вы сегодня улыбаетесь?

– Я теперь всегда улыбаюсь.

– Есть причина?

– Мне приснилась большая птица.

– Позвольте-позвольте. Не Инна ли?

– Ее зовут Инна?

– Так всегда начинается жизнь, Боб, пора! – Он загадочно улыбнулся и громко чихнул вдруг, торопливо прикрываясь носовым платком, извиняясь и кивая из стороны в сторону: